- Если хотите, можете ребенка посадить, - шепнул я человеку, примостившемуся рядом со мной на ступеньке. Сам я сидел с краешку ряда, тоже на птичьих правах, готовый сняться с места по первому требованию. Но после третьего звонка вход в зрительный зал запрещен, уж это правило я знаю твердо. Когда отзвенит последняя трель третьего звонка, меня пушкой с места не сдвинешь. Однако на сей раз повезло, никто меня не сгонял, и даже одно место рядом со мной пустовало. Я подвинулся, и благодарный папаша усадил рядом со мной свое чадо.

Музыка началась. Чадо зевнуло.  "Тише, тише..." - зашептал папаша. Мальчик поглядел по сторонам, повертелся и, скучая, стал болтать в воздухе ногами. Несчастный ребенок... хотя, вон на сцене почти совсем такие же стоят. Мальчик сразу же стукнул гражданку, сидевшую ступенькой ниже. Воспитанная гражданка сделала вид, что ничего не заметила, поглощенная музыкой, но папаша снова громко зашептал: "тише ты..." и рукой остановил качание ног.

Оркестр звучит мощно, а хор вообще потрясает - огромный, человек 80, станков всем не хватило, стоят по бокам, сбившись в кучу (вот что называется тесным расположением голосов, подумал я мимоходом). Тут же и мальчики длинным рядом перед станками, вышколенные, сорванцы, стоят - не шелохнутся. Бедолаги, каково им вот так стоять два отделения по два часа в каждом? Впрочем, когда поёшь, время летит незаметно, об усталости и не думаешь. 
Ну откуда мощное форте берется - понятно при таком скоплении певцов, но ведь и тихие места поразительно слажены, когда замолчала солистка и ей ответили сопрано в унисон, мне показалось сначала, что поет только одна - нет, пела вся партия.

Солистка села, выставив немного вперед ногу, и вдруг пряжка у нее на туфле блеснула, переливаясь всеми цветами радуги, а после засветила изумрудным блеском, словно маленький огонек индикатора Caps Lock на компьютерной клавиатуре. "Нота!" - восторженно подумал я.
Набоковская Ада называла это "настоящей вещью" - маленький подарок судьбы, нежданную, нечаянно подсмотренную радость, длящуюся, к сожалению, недолго, эфемерную, как роза Маленького принца. В некоторых обстоятельствах самая обычная безликая вещь может вдруг засиять необычными гранями, став на время "настоящей". Более емкое определение - "Нота", образованное от "note" (замечать, заметка) - уже моя собственная находка. Собирание Нот стало для меня своеобразной игрой. Три ноты подряд образуют, опять-таки по Набокову, "Башню" - состояние ни с чем не сравнимого блаженства, высшего упоения, нирваны.
Мальчишка рядом со мной некоторое время зевал, а потом склонил голову ко мне (он не доставал мне до плеча) и уснул. Я замер. Еще одна Нота! Тихо. Тсс....
Доверчиво уснувший под боком ребенок (я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его), тоненький лазерный луч туфельной пряжки, видимый одному мне - две ноты, звучащие гармонично, но еще не аккорд, почему же у меня такое чувство, словно из тумана поднимается и уходит в невообразимую высь стройная башня с тяжелым колоколом наверху?

Я поднял глаза к потолку, к люстре, обтянутой проволочной сеткой и окруженной маленькими ангелами с трубами. Ангелят много, больше чем сторон света на карте. Да, если такая люстра треснет, когда они вострубят, то зрители в партере даже не пострадают - сетка-с. Разве что только разлетится плафон в мелкую пыль, которая, медленно оседая, будет образовывать на головах шапки из стеклянного снега. Я стал опускать глаза ниже. Бах пристально смотрел на меня, а Моцарт упорно отводил взгляд и глядел в оркестр. Так, а вот и Римский-Корсаков, который замечательно владел оркестровой палитрой. А Мусоргский, палитрой-то? А Мусоргский не владел. Нет, позвольте, уж чем, а поллитрой он владел весьма основательно.
И все же, отчего возникла Башня? Эта мысль беспокойно шевелилась во мне, несмотря на нирвану. Может быть, ее достроил свет, падающий из окна? Солнечных лучиков, правда, нет, но все равно, девятый час, а окна светлые... А может, она сконденсировалась из летнего тепла в середине весны, когда осознаешь наконец, что зима ушла окончательно, а впереди...

Еще мы так молоды! Дождь лил все лето,
Но лодки качались за мокрым стеклом,
Трещали в зеленом саду пистолеты...
Как быстро, как неожиданно лето прошло!..

Нет, лето еще впереди, оно, даст Бог, кончится не скоро, сколько всего хочется успеть сделать, и как жаль потерянного времени, бессмысленно канувших хмурых часов и дней.
А, может быть, последней Нотой, необходимой, чтобы раскачивающийся Башенный Колокол лизнул языком свое медное нёбо, была мысль о том, что у тебя есть друг, с которым вы завтра отправитесь в поход по незнакомым граням нашего такого привычного мира, растворяясь в солнечном тепле и в маленьких пластмассовых стаканчиках с шампанским?..

Колокол гудел и вибрировал, никак не считаясь с ритмической сеткой дирижера, я, замирая, прислушивался к равномерному звону, и дрожь его передавалась всему телу, доходя до кончиков пальцев, начинающих тремолировать, как у подвыпившего скрипача. И больно и приятно, очень грустно и невыразимо легко мне становилось... Что-то я расчувствовался, и вовсе это не колокольный звон, а ровное дыхание спящего мальчика. И в самом деле больно, спина устала, ужасно неудобно сидеть, а шевельнуться боязно - проснется. Как тихо спит. Иногда отец мальчика поворачивался к сыну и внимательно глядел, как тот спит, а затем снова отворачивался, покашливая в сторону. Кашель секко... Ладно, пусть отдохнет и спокойно послушает музыку.
Музыка, надо кстати заметить, так себе - добротно сделанная, но местами занудная и невообразимо затянутая. Впрочем, посредственная музыка также имеет свои прелести. Ты не ловишь напряженно каждый звук, а спокойно внимаешь, сердце бьется ровно, есть время и подумать, и поглазеть по сторонам - оратория большая. Я не люблю глядеть в партер, сидя в амфитеатре: обязательно начинаешь считать лысины, а после прикидываешь среднее их количество - выходит где-то 1,75 лысин на ряд, точнее на полряда, ибо ряд мне виден только до прохода. Дисперсия значительная. А интересно, какое распределение? Нормальное? "Ты меня слушай, Привалов, все в мире распределяется по гауссиане".

Нет, куда интересней разглядывать людей, сидящих в амфитеатре на длинных, обитых зеленой холстиной скамьях - кто-то внимательно следит по клавиру, кто-то полулежит, облокотившись на бортик, кто-то откровенно зевает. Какая-нибудь старушка непременно обмахивается програмкой, словно веером.
Только я стал следить за перемигиванием огоньков телекамер, как мальчик неожиданно проснулся. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой. Спать ему больше не хотелось. Я с наслаждением потянулся. Уфф... какое же блаженство выпрямиться, повести плечами, размять затекшие мышцы. Да, спинному мозгу тоже иногда надо дать отдохнуть...

- Папа, пошли домой, - сказал мальчик негромко.
- Тише, сынок, ну пошли, только тихонько.

Я смотрел, как они аккуратно пробираются к выходу. Башня истончалась и таяла. Я снова взглянул на сцену. Зеленый огонек все еще светил мне, но через некоторое время солистка поджала ноги, пряжка блеснула оранжевым, потом рубиновым цветом и погасла.

20 - 25 Апреля 2000 г.