Он родился в семье музыкантов, научился играть на фортепиано в четыре года и написал своё первое фортепианное произведение в пять лет.

Это можно сказать о многих людях, но никак не обо мне.

Мои родители были инженерами-строителями по профессии — обычная советская пара. Моя мама была человеком практичным, старалась свести концы с концами, воспитывая двух сыновей, и оставалась равнодушной ко всякому искусству вплоть до конца своей жизни. Однако мой отец был романтиком и обладал приличным баритоном, которым чаще всего пользовался в душе, исполняя популярные оперные арии и русские романсы.

Помню наши семейные посиделки: когда я, храбрый мальчик, поощряемый взрослыми, запевал песню, бабушка обычно говорила: «Медведь наступил тебе на ухо». Специалисты многократно подтвердили это позже, когда меня отвергали на прослушиваниях школьного хора (тогда  существовала обязательная мобилизация в хор, когда требовалось набрать новых участников). После исполнения пары нот меня неизменно отправляли восвояси. Впрочем, я даже радовался этому, потому что предпочитал футбол нудному хоровому пению.

Этот день помню ясно. Это было раннее весеннее утро в Хабаровске, первые дни марта. Мне тогда, кажется, было двенадцать лет. Мы играли в футбол на школьном дворе, покрытом свежевыпавшим снегом, ослепительно белым под первыми лучами весеннего солнца. Небо над нами приобрело уже тот голубовато-весенний оттенок, сквозь который виднелась бесконечность мира, и мы, подростки, чувствовали, что вскоре отправимся исследовать этот мир.

День был таким ярким и тёплым, а снег возле соседней многоэтажки, лежащий на асфальте, дымился паром. Некоторые окна были открыты, и любопытства ради я наблюдал, как кто-то ставил на подоконнике огромные динамики — предмет гордости советских граждан. Мы продолжали играть в футбол, когда произошло нечто особенное — парень в окне нажал кнопку на своём  магнитофоне.

До этого момента я никогда особо не обращал внимания на музыку вокруг себя. Голоса и мелодии нашего кухонного проводного радио или нашего простого телевизора с двумя каналами звучали настолько плохо, что казались лишь фоновым шумом, похожим на скрипение и потрескивание жуков в спичечной коробке, сопровождавшим мои завтраки перед школой или чистку зубов перед сном. Теперь же я замер. Никогда раньше я ничего подобного не слышал. Я даже не подозревал, что существуют такие низкие и высокие частоты. Я спросил своих футбольных друзей, что это такое. Теперь я знаю это навсегда. Это была песня «We Will Rock You», исполненная Фредди Меркьюри в расцвете сил.

Я точно знаю, что каждый ребёнок окружён своего рода пузырем, отделяющим его от взрослого мира, наполненным особым воздухом — эфиром или какой-то иной субстанцией, которой дышат исключительно дети. Звуковые волны, запахи, приказы, молитвы, правила или понятия внешнего взрослого мира проникают внутрь пузыря, но внутри приобретают совершенно особые качества, принимают странные формы и далеко не всегда воспринимаются детьми так, как задумывалось изначально. Затем, по мере роста ребёнка, пузырь становится всё тоньше и тоньше, пока однажды обычное событие — первая любовь, боль или небольшая утрата — не протыкает его, заставляя ребёнка дышать воздухом планеты и переставать быть ребёнком.

Так вот, примерно в 1977—1978 годах мой музыкальный пузырь лопнул, и музыка постепенно стала частью моей жизни — в первую очередь благодаря космической ясности и бесконечности Иоганна Себастьяна Баха. Моей заветной мечтой всегда было сочинить оперу, однако теперь понимаю, что без должного музыкального образования эта мечта останется таковой. Тем не менее, как поэт-лирик, я ещё надеюсь написать либретто оперы.